Поезд, мерно покачиваясь, ехал вперед, убаюкивая мерным стуком своих колес. Я ворочался на верхней полке, но так и не мог заснуть. За окном уже целую вечность светила луна. Полустанки проносились мимо словно мириады звезд за бортом космического корабля. Слева от меня донеслось невнятное бормотание. Я нехотя открыл один глаз и взглянул на лежавшего там человека. Молоденькая девушка лет двадцати пяти спала, свернувшись калачиком. При первом нашем знакомстве она сказала, что её зовут Вероника. Смысла сомневаться в правдивости её слов не было, но какое-то смутное чувство неправды и фальши раз за разом заставляло вспоминать выражение её серых глаз, скрытых за стеклами очков. Я так давно перестал верить людям на слово, что даже мои случайные спутники рождали в глубине моего сердца смутную тревогу – а что, если они не те, за кого себя выдают?! Параноидальный бред психа, я знаю! Правда, я не знаю, как бы к ним относился какой-нибудь другой человек, оказавшийся на моем месте, или хотя бы живший моей жизнью. Не всякому дано пережить то, что пережил я за последние полгода.
Нашими с Вероникой соседями оказалась уже немолодая пара – молодящаяся женщина лет пятидесяти и пожилой мужчина, давно переваливший шестидесятилетний барьер. Вместе они смотрелись как добропорядочная английская семья, если бы не постоянные размышления вслух женщины о том, что «как при Советах было хорошо!» и что «все депутаты – бюрократы, и их всех надо перестрелять!». Через полчаса подобных разговоров начинаешь уставать слушать их, а через час хочется чем-нибудь заткнуть уши и ничего не слышать. Её муж спокойно сидел и молчал, даже не пытаясь что-либо сказать. Видимо, за энный период совместной жизни его научили повиноваться своей властной супруге. К сожалению, или к счастью, мое мнение по поводу того, что говорила женщина, оказалось диаметрально противоположным её, поэтому наш спор очень быстро угас. К Веронике женщина не полезла. Посчитала ниже своего достоинства высказывать свои единственно верные предположения о нашей жизни какой-то «невылупившейся соплячке». Конечно, это заявление не было высказано в глаза, а произнесено сквозь зубы мыслями вслух за закрытой дверью нашего купе в то время, когда Вероника вышла подышать свежим воздухом на одной из остановок. Я же его услышал, стоя около окна напротив купе.
Наконец, я перестал ворочаться и лег на спину. Мои до этого судорожно дергавшиеся в попытке поймать сон глаза улицезрели потолок купе. Самый стандартный потолок – две люминесцентные лампы, спрятанные под пластмассовым плафоном, динамик радио, наполовину выдранный из стены и раскачивающийся над самым окном. Ничего особенного и ничего выдающегося. Разглядывая потолок, я задумался над тем, что же послужило причиной моего скоропалительного, наполовину обдуманного решения бросить все дела в Москве, взять билет на поезд и отправиться в Калининград. Наверно, то странное чувство, появляющееся тогда, когда неожиданно осознаешь, что твоя дражайшая личность никому по сути и не нужна. За последние полгода я пережил многое. Как сказал бы классик, «и смех, и слезы, и любовь». Хотя, наверно, слез и разочарований было больше, чем смеха и радости. Я давно уже разучился как смеяться, так и плакать. Теперь эти самые обычные проявления человеческих эмоций были надежно замурованы внутри меня, и выхода они не могли найти без моей помощи. Любовь давно была раздавлена бесчувственной массой, носившей гордое имя «женщина». Говорившая, что любит меня, она изменяла на каждом шагу, пока я предавался мечтам. И горькое разочарование словно лавина, обрушившееся на меня, раздавило последние ростки романтики в моем сердце. Теперь мое сердце представляло собой средних размеров камень, удобно устроившийся внутри грудной клетки. От чего я пытался убежать, уезжая в этот далекий город? Наверно, от чувства отчаяния и безысходности, неверья в завтрашний день и неспособности понимать, которым пронизано большинство сердец жителей стольного града. Пытался убежать от самого себя, который давно перестал верить людям и отвечал всем тем, чем они вредили мне, не разбирая кому и за что. В итоге я потерял всех своих друзей и нажил целую кучу врагов и неприятелей, плотным кольцом окруживших меня. С тех пор я начал жизнь озлобленного на весь мир одиночки, стоящего одной ногой на краю бездны. В конце концов устав от неприятностей, я решил уехать в другой город. Мой полуосознанный выбор пал на Калининград. Только там, на другом краю России, отгороженном от основной части другими странами, я мог начать новую жизнь. И вот я лежу на верхней полке купе поезда, уносящего меня в «прекрасное далеко» под свой мерный грохот.
Заснуть мне так и не удалось, поэтому я, старясь никого не разбудить, спустился вниз и вышел в коридор. За окнами проносились небольшие островки леса с нестройными рядами серых столбов, освещенные сиянием одинокой полной луны. В данный момент мы подъезжали к русско-литовской границе. Проходить её нам выпала судьба поздно ночью, поэтому как бы я не старался, но отвертеться от бесчувственных, полусонных лиц наших и литовских пограничников не было никакой возможности. Оставалось только уповать на то, что они захотят поскорее все сделать и спокойно отправиться на боковую, уступив свое место следующей смене. Не в силах заснуть, я решил дождаться столь «благоприятной» встречи в коридоре поезда.
Мимо меня пробежала миловидная проводница. До тех пор, пока я не отправился спать, мы с ней, как это называется, «строили друг другу глазки». Видимо, я ей чем-то приглянулся, да и сам был не прочь немного развеяться, поддавшись мимолетному флирту. На этот раз она пробежала мимо меня так, что как бы случайно коснулся своей пышной грудью моей спины. По всему моему телу пробежал холодок и сконцентрировался в районе паха. Я проводил её взглядом до двери её купе. Она остановилась, вызывающе посмотрела на меня и скрылась внутри. Я, оглянувшись, быстро зашагал по коридору, дошел до купе и распахнул дверь. Она ждала меня там, избавившись от большей части своего костюма. Я шагнул внутрь и резким движением захлопнул дверь, машинально поставив её на «заглушку».
Такого секса у меня не было давно! Хотя, наверно, у меня его просто давно не было. В-общем, этот любовный акт значительно поднял мое настроение, разместив шкалу где-то между «неплохо» и «очень даже неплохо». Оставив проводницу, находящуюся в полудреме, в купе, я вышел в тамбур, достал сигарету и закурил. В этот момент раздался визг тормозов, от которого мне чуть не заложило уши. Я подошел к двери тамбура и выглянул на улицу. Поезд, все больше и больше снижая скорость, подъезжал к какому-то полустанку.
Этот полустанок мне не понравился сразу. Он был освещен жутким и неестественно желтым светом трех фонарей, больше открывавшим простор для тьмы, исходивший из окружавшего полустанок леса, а не спасавшим от неё. Деревья вокруг полустанка стояли ровными рядами словно неподвижная стража. Поезд въезжал на территорию полустанка словно змея, заползающая в нору в надежде полакомиться беззащитной мышью и не ожидающая увидеть там ощерившегося скорпиона. На платформе никого не было. Да и вокруг полустанка, в лесу не было видно ни одного огонька. Казалось, что местность вымерла. Только ветер одиноко трепал листья на деревьях. Оставалось непонятно, зачем мы остановились на этой станции. Не было слышно ни звука открывающихся дверей, ни криков машиниста, вообще ничего. Я заглянул в купе моей новой знакомой. Она мирно спала, завернувшись в простыню. Я снова вышел в тамбур и сразу заметил открытую дверь, ведущую на платформу. Перешагнув на платформу, я ещё раз осмотрелся. Вокруг не было ни души. Только в нескольких вагонах мерцали огни коридорных ламп. Вокруг завывал ветер. Создавалось впечатление, что мне снится какой-то непонятный кошмар, но похоже это был не сон.
Я прошелся по платформе, но так никого и не увидел. На этой станции не было даже таблички с названием станции. Словно это было какое-то заброшенное место, в которое редко кто заезжает. Но мой поезд почему-то остановился именно здесь. Все, что было на этой богом забытой платформе, умещалось в одну строчку – три столба, пара скамеек и маленькая будка кассы, стоявшая в самом дальнем и самом темном углу платформы. Поежившись от холода, я пошел к ней. Окошко призывно смотрело на лес, словно ждало запоздавшего пассажира, дабы вручить ему билет в одни конец и навеки закрыться. Я подошел к нему в надежде хотя бы здесь увидеть какой-нибудь указатель, который помог бы мне определить, что же все-таки это за станция. Но и тут не было ничего. Ни расписания движения поездов, ни цен на проезд. Да и само окошко было наглухо заколочено деревянными досками, насквозь прогнившими то ли от сырости, то ли от старости. Озлоблено сплюнув, я зашагал в сторону поезда, но почти тут же застыл от удивления и мимолетного ужаса. Мое сердце замерло, челюсть громко бряцая повисла в районе груди, а глаза расширились до возможного предела. Я протер их, но все осталось на своих местах. Ну, или почти все. Поезда не было! Он исчез!
Несколько секунд я так и стоял, разинув рот и выпучив глаза, а потом бросился прямо к путям, в надежде хотя бы увидеть свой поезд, даже если бы он уезжал отсюда. Но пути, да и сам полустанок были абсолютно и неотвратимо пусты. Ни в одном, ни в другом направлении не было видно ни огонька семафоров, ни света отъезжающего или подъезжающего поезда. Но это было не самое страшное. Бросив взгляд на рельсы, я почувствовал, как мои волосы встают дыбом. Рельсы до основания проржавели и теперь напоминали плохо скрытые под землю красно-коричневые корни какого-то неизвестного науке дерева. Не было даже намека на то, что здесь вообще останавливаются поезда, ни товарные, ни пассажирские. От отчаяния я грохнулся на край платформы и закрыл лицо руками. Все мое тело было наполнено чувством полной безысходности, смешанным с диким, почти первобытным ужасом. Моя, уже было начавшаяся новая жизнь разлеталась на тысячи осколков, словно лобовое стекло машины, в которое влетал человек, сбитый на огромной скорости. В данный момент я был похож на этого беднягу, жизнь которого внезапно и необдуманно оборвал какой-то лихач. И сейчас в мое сердце и в мой разум впивались эти осколки, двигались по всему телу, задевая мириады нервных узлов, заставляя меня страдать от физически ощутимой душевной боли. Все мечты рухнули в один миг, словно плохо натянутый мост над пропастью, и теперь я сидел на неизвестном полустанке в абсолютном одиночестве, не в силах заставить себя встать. Надо мной завывал ветер, посылавший в меня небольшие бураны, наполненный пожелтевшей травой и сырой землей. Но я не обращал на них никакого внимания. Что такое какие-то комки грязи, по сравнению с огромным камнем, рухнувшим на твое многострадальное сердце?!
Не знаю сколько я так и просидел, закрыв лицо руками, но через какое-то время я почувствовал на себе чей-то взгляд. Резко обернувшись, я никого не увидел. Но ощущение странного, почти потустороннего взгляда не проходило. Я продолжал всматриваться в темную и мрачную стену леса позади себя, стараясь разглядеть обладателя этого взгляда. Неожиданно меня прошиб холодный пот. Показалось, что лес придвинулся ближе к полустанку, и деревья начали обступать меня со всех сторон. Тьма, окутавшая лес, явственно приближалась, заставляя меня леденеть от ужаса. Два крайних фонаря лопнули. Я вскочил, в ужасе переводя взгляд с одного дерева на другое, стараясь хоть что-нибудь понять. Тяжесть от взгляда все больше и больше нарастала. Казалось, что тьма приближается ко мне, как подкрадывается к мирно пасущейся антилопе. Все мое тело сковало неподдельный ужас, от которого я был не в силах избавиться и из-за которого я не мог даже пошевелиться. Фонарь, в свете которого я прятался, разгорелся во всю свою мощь, словно отгонял от меня надвигавшуюся опасность, я закрыл глаза рукой, и в этот момент словно издав последний вздох, фонарь лопнул и наградил меня дождем из осколков. Несколько впились в мою руку, и мне тут же почудилось, что это неизвестный монстр впился зубами в мою руку в надежде оторвать кусочек послаще от моего бренного тела. Я дико закричал, пошатнулся, свалился с платформы, упал на земляной вал возле рельс, вскочил и бросился бежать, не разбирая дороги. Ощущение ужасающего напора тьмы позади сводило меня с ума, я захлебывался страхом, мое тело было наполнено им до краев, он выплескивался по дороге, гнал меня все вперед и вперед. Я бежал, не обращая внимания ни на ветки деревьев, хлеставшие меня по лицу, ни на заросли крапивы, больно обжигавшие мои ничем не прикрытые ноги. Мне казалось, что это тот самый монстр, облизывает меня своими колючим языком и царапает ноги когтями. Мое сердце, полное животного ужаса, бешено колотилось, ударяя все новыми и новыми порциями адреналина в мозг, размывая картинку реальности в плод моего охваченного паникой воображения. Вокруг завывал ветер, казавшийся мне воем монстра, раздавался скрип деревьев, принимаемый за клацанье зубов, то тут, то там раздавался хруст веток, который я принимал за шаги других монстров, спешивших полакомиться добычей словно гиены на пиршестве льва. Я бежал все вперед и вперед, старясь убежать от неизвестного хищника, созданного моим воображением.
Неожиданно почва под моими ногами резко исчезла, я нелепо взмахнул руками и полетел кубарем вниз, цепляясь за торчавшие из земли корни деревьев. Мой взгляд не успевал остановиться на чем-то одном, как его место тут же занимало что-то другое. Только что я видел испещренный звездами лик неба, как тут же его место заняла сырая земля, словно гипс отпечатавшая мое лицо, резко сменившаяся на корягу, ощерившуюся на меня своими ртом, полным деревянных зубов. Казалось, я уже бесконечность лечу вниз, а картинка, за редким исключением, остается прежней – небо, земля, лес, небо, земля, коряга, небо и так далее. В итоге я получил страшный удар по голове и потерял сознание. Последнее, что я услышал, был дикий, искаженный судорогами и скрипом смех, исходивший из леса.
Не знаю, сколько я так пролежал, но когда я очнулся вокруг меня в воздухе висел серый предрассветный туман. Голова болела так, как будто мне вскрыли череп, засунули туда кошку и захлопнули. Пошатываясь, я встал и осмотрелся. Сквозь полупрозрачную пелену тумана я смог разглядеть, где находился. Неизвестно каких размеров поляна простиралась на все расстояние, которое мог охватить взгляд. Трава, величиной мне по пояс, приятно и прохладно щекотала мои открытые колени – из поезда я вышел одетый в шорты и майку. Под ногами хлюпала влажная почва, обильно покрытая утренней росой. Воздух был наполнен ароматом влажной травы и запахом озона, который появляется сразу после грозы. Нигде не было видно ни тропинки, ни хотя бы отдаленного огонька. Небо постепенно светлело, но поляна до сих пор пребывала в относительной темноте. Не зная, что мне делать, я пошел прямо в туман в надежде в итоге выбраться на какую-нибудь дорогу. Вскоре меня окружала только влажная завеса тумана. Почва под ногами не очень приятно хлюпала, стебли травы и редких цветов гладили мои ноги, иногда вызывая боль, дотрагиваясь до обожженных крапивой мест. Но я упрямо шел вперед, надеясь вскоре выйти из тумана на широкую асфальтированную дорогу и поймать машину.
Неожиданно справа от меня что-то промелькнуло, но я не успел рассмотреть, что это было. Я резко остановился, но завеса тумана была все также непроницаема. Я двинулся дальше, но тут уже слева от меня снова что-то промелькнуло. Но теперь это что-то было ясно видно, и двигалось оно поперек моего пути. Я остановился и стал вглядываться серую пелену, пытаясь разглядеть неизвестный мне объект. Влажная пелена падала на мое лицо и стекало к глазам небольшими каплями, от чего мне пришлось резко заморгать, и в ту же самую секунду нечто пропало. Я осмотрелся, но завеса была неподвижна. Постоянно оглядываясь, я снова пошел вперед.
Постепенно туман становился все более и более густым, и вскоре я уже не мог разглядеть почву под ногами. Я шел осторожно, каждый раз осторожно проверяя почву перед каждым шагом. Видимо, я приближался к самому центру этого странного тумана, и с каждым шагом становилось все страшнее и страшнее. Казалось, что это вовсе не туман, а пар изо рта неизвестного чудовища, которое ждало затерявшегося путника с целью поживиться его плотью и кровью. Я стал все чаще оглядываться в надежде увидеть хоть где-нибудь открытое пространство, освобожденное ветром от тумана. Но вокруг клубился серым полотном туман, казалось, сотканный из моих потаенных страхов и переживаний. Неожиданно в нескольких метрах от себя я увидел фигуру двоих людей. Они о чем-то разговаривали, поминутно вскидывая руки в угрожающих жестах. Я обрадовался и поспешил к ним. Но то, что я увидел, заставило меня в оцепенении остановиться и уставиться на них. В одном из ругающихся людей я узнал себя. Все это напоминало черно-белый фильм, сделанный на основе моих не самых приятных воспоминаний. Я стоял и смотрел на сцену из моей жизни, воспроизведенный этим странным туманом. Это был момент нашего расставания с Асей. В тот день я высказал ей все, что я думал о ней и ушел, чтобы больше никогда её не увидеть. Я не слышал слов, но я помнил все, что я ей говорил. Я видел выражение своего лица – страшное, злое, возбужденное. Я видел её – испуганную, удивленную, готовую в любой момент расплакаться. Тогда я не видел её лица, я видел свои только свои переживания, но теперь я спокойно стоял и смотрел на неё. Я никогда не видел её такой испуганной. Она все время хотела что-то сказать, что-то объяснить, но я не давал её и шанса. Она тянула ко мне руки, но я отбрасывал их от себя. Я видел в ней предательницу, изменщицу. Вскоре я развернулся и ушел прочь, растворившись в тумане. Она осталась и упала на землю, поливая её своими слезами. Неожиданно я все понял. Она не хотела причинять мне боль правдой. Она мне не изменяла. Её изнасиловали, а потом рассказали мне, что она была на все согласна. Она боялась потерять меня, рассказав правду, но ни она была виновата в нашей окончательной и бесповоротной разлуке. В ней был виноват я. Если бы я дал ей все объяснить. Если бы я дал себе поверить её словами. Если бы я посмотрел на все здраво, а не через призму гнева. Если бы я полностью доверял бы ей, ничего бы не случилось. Вина на мне, и только на мне. Я опустился на землю, раздавленный горькой правдой, закрыл глаза, а когда открыл, то на месте плачущей Аси, я увидел новую картинку – калейдоскоп моего гнева. Картинки сменяли друг друга как кадры в кинопленке. Мои преступления против дружбы являлись мне как в кошмарном сне. Вот я не пришел на помощь, когда был нужен. Вот я предал друга, забрав его открытие себе и выставив его на посмешище. Вот я натравил друзей друг на друга и радостно взирал на дело своих рук. И многое, многое другое. Я закрыл глаза руками, но картинки упорно проникали в мой разум, причиняя мне боль. Они все хотели мне помочь, а я сам отвернулся от них, в надежде выжить. Но как выжить, когда внутри твоего сердца нету места ни состраданию, ни дружбе, ни любви. Когда в твоем сердце нет ничего, кроме пустоты и боли. Когда твоя совесть навсегда пропала в холодном, изъеденном злостью и ненавистью разуме. Я зарыдал, не в силах пережить страшное прозрение, данное мне разумным и мудрым туманом.
Я поднял полные слез глаза, но картинок больше не было. Прямо передо мной в тумане словно на полотне кинотеатра плыли и двигались словно на волнах глаза. Огромные серые глаза, окруженные металлической оправой очков. Я знал, чьи это глаза. Я встал. Веки несколько раз открылись и закрылись, и чем больше я вглядывался внутрь глаз, тем больше понимал, чего они от меня хотят. Внутри них я увидел свет и тепло, надежду на будущее и спокойствие. Внутри них я увидел себя, лишенного злости и ненависти. Себя, радующегося жизни и открытого для всех с чистым сердцем. Я понял, что вижу свое будущее. Которое зависит только от меня. И я, раскрыв руки, побежал, прыгнул в эти открытые радости и счастью глаза, утонул в их бархате и... чуть не ударился головой об полку. За долю секунду я успел остановиться и теперь полулежал, тяжело дыша. Я был у себя в купе. Внизу негромко похрапывал мужчина, напротив спала его жена, накрывшись с головой одеялом. Прямо напротив меня тоже на верхней полке спала Вероника, свернувшаяся калачиком. Оказывается, все, что я видел, было всего лишь сном. Кошмаром, свалившимся на меня как неожиданное и горькое воспоминание о прежних ошибках. Я помотал головой и окончательно пришел в себя.
Все, было как и прежде. Поезд мерно покачивался под звук колес. В коридоре пробежала проводница. Купе на несколько секунд озарилось светом очередного фонаря. Но мои органы чувств подсказывали мне что то, что я видел, было на самом деле, и мне это не приснилось. Голова ужасно болела, как будто я действительно ударился об камень. Ноги неприятно чесались и все были покрыты миниатюрными порезами, словно я действительно пробежал по зарослям крапивы. На лице было много небольших ссадин и порезов, как от веток. Понимая, что все равно ничего сейчас не выясню, я улегся головой обратно на подушку и закрыл глаза. Темнота навалилась на меня, и я так и проспал без сновидений до границы.
До нашего приезда в Калининград я успел поближе познакомиться с Вероникой. Оказалось, что она родилась в Калининграде и училась в одной из местных школ. Позже она уехала в Москву и поступила в один из вузов на факультет журналистики. Теперь окончив институт, она возвращалась домой, прекрасно понимая, что в Москве итак много журналистов, и работу найти не так просто. Жить она собиралась у матери, так как ближе в городе у неё никого не было. Все её школьные и дворовые друзья уехали кто в Москву, кто в другие города России, а кто вообще в другие страны, в надежде найти себе лучшую жизнь. Теперь большинство работало либо дворниками, либо учителями, либо постоянно были в поисках работы. Институтские друзья остались все в Москве и ближайшем Подмосковье. Поэтому надеяться оставалось только на себя. У меня же в Калининграде жил старый-старый друг, с которым я учился на одном курсе. Единственный, кто мог бы меня понять и приютить. О себе я рассказал мало – не хотел вдаваться в подробности. И все-таки мой сон не давал мне покоя. Каждый раз, когда я смотрел в серые глаза Вероники, мое сердце начинало бешено колотиться, а память раз за разом выдавала мне отрывки этого странного и необычного сна. Но я не знал, что мне делать, и как мое будущее в итоге измениться.
Наконец, мы приехали в Калининград. Пока поезд медленно подъезжал к перрону, мы договорились как-нибудь встретиться и поболтать. Потом меня в свои объятия сгреб Паша, и мне стало не до нее. Но именно в тот момент, когда мы с Пашей стояли и болтали, произошло самое странное событие, которое в итоге перевернуло мою дальнейшую жизнь. Когда я выгружался из вагона, то не сразу заметил, что пышногрудая проводница что-то бросило мне в карман. Когда мы уже сели в машину, я в поисках сигарет, опустил руку в карман и почувствовал, что там лежит какая-то бумажка. Засунув, наконец, сигарету в рот, я развернул бумажку и прочел написанные на ней всего две строчки. «Спасибо за ночь. Мария» и телефон. Я улыбнулся, но в тот же момент меня озарила. Сигарета выпала из моего рта и упала на асфальт. Я стоял снова и снова перечитывая эти две строчки, не в силах поверить. До этого я думал, что секс с проводницей мне приснился, но теперь я видел единственное и неопровержимое доказательство того, что все было правдой. Мы и правда останавливались ночью на полустанке, я и правда остался один на нем, я и правда бежал через весь лес, я и правда видел те странные картинки. Я и правда видел глаза Вероники на сером полотне тумана. Я выронил записку и начал осматриваться в надежде отыскать Веронику. Но толпы народа не давали обзора, поэтому я бросился со всех ног к перрону. Паша так и остался стоять, остолбенело глядя мне вслед. Я наконец-то понял, от чего зависит мое будущее. Оно зависит от Вероники. Только она сможет изменить его в лучшую сторону. Так вот почему мое сердце так трепетало, когда я смотрел на неё. Мы, к сожалению, не можем понять, что любим, пока не потеряем. Я пробиралось сквозь толпы людей, не обращая внимания ни на крики, ни на ругательства, ни на толчки. Я старался успеть к поезду. Может быть, она ещё там? Может быть, она где-то рядом стоит и ждет тех, кто её встретит? Я надеялся, что все ещё можно вернуть. Что ещё не все потеряно. Но я ошибся. Перрон был пуст. Мимо меня проходили совершенно незнакомые мне люди, проезжали носильщики с полным тележками багажа, бегали работники железной дороги. Но Вероники не было. Я остановился, растерянно озираясь. Её нигде не было. Наверно, её уже встретили и увезли домой. И я потерял её.
Со злостью пнув ногой столб и напугав проходившую мимо пожилую супружескую пару, я развернулся и зашагал обратно, озлобленно глядя в обе стороны. В очередной раз я упустил свое будущее, и теперь мне не вернуться назад, к тому времени, когда я был так беззаботно счастлив. Уже на выходе из вокзала я махнул рукой Паше, чтобы он заводил машину, а сам зажег сигарету, затянулся и выпустил в голубое небо серую полосу сигаретного дыма. От нечего делать я прошел чуть вперед и уселся на ближайшую скамейку. Рядом какая-то девушка сидел ко мне спиной и беззвучно плакала. Её одежда показалась мне знакомой, но мало ли народу ходит в одинаковых одеждах. Я снова затянулся, глянул в сторону парковки, на которой то и дело мелькала черная Пашина шевелюра, встал и направился к нему, мимолетно взглянув на лицо плакавшей девушки. Я заметил очки в тонкой металлической оправе, висевшие зажатые двумя пальцами в руке. Девушка неожиданно поднял на меня глаза, и я остановился как вкопанный, чуть не выронив сигарету. На скамейке сидела и рыдала Вероника. Я отбросил сигарету в сторону, подошел к ней и опустился перед ней на корточки.
- Вероника, что с вами произошло? – спросил я, глядя на её закрытое руками лицо.
Она ничего не ответила, только пару раз всхлипнула, оторвала руки от лица и взглянула на меня.
- А, это вы, – сказала она и отвернулась от меня, словно бы изучала карту электричек, - Да так ничего.
- Ну как это «ничего», - ответил я, - Вы сидите здесь и плачете. А мне говорите, что ничего не случилось. Вас кто-то обидел?
- Нет, - ответила она и шмыгнула носом.
- Тогда что? – спросил я и легонько дотронулся до её запястья, - Может быть, я смогу вам помочь?
Вероника посмотрела, снова шмыгнула, и из её глаз снова потекли слезы.
- Я... осталась одна... в этом чертовом городе! – всхлипывая ответила мне она и снова закрыла лицо руками, - Моя мать... три дня назад... умерла... а мне теперь... негде жить! Её квартира... занята.
Я ошеломленно глядел на её трясущуюся от плача фигуру, не зная, что и сказать. Похоже, в этой ситуации я ничем не мог ей помочь. У меня не было здесь ни квартиры, ни машины. Были только друг, да небольшая сумма денег в кошельке. Что делать, я не знал. Оставалось только уповать на то, что у неё все будет хорошо.
- Соболезную, - только и смог ответить я, затем встал и сказал, - Извините.
Я развернулся и опустился на две ступени вниз, оставив Веронику плакать за моей спиной. Но каждый шаг давался мне с трудом. Мое сердце шептало мне, что должен быть какой-то выход. Что я не могу оставить её плакать в одиночестве, не в силах найти себе крыши над головой. Я развернулся и посмотрел прямо на неё. Теперь Вероника изучала пол под своими ногами и ни на кого не обращала внимания. У меня было всего один шанс остаться с ней, и время для него постепенно проходило, оставляя за собой бесцельно прожитые секунды.
- Если хотите, можете переночевать у меня, - с трудом произнес я, но она ничего не ответила, продолжая изучать пол.
Я повторил. Она подняла голову, посмотрела на меня, робко улыбнулась и ответила:
- Спасибо. Не надо. Не хочу быть ни чьей обузой, - она снова опустила голову.
- Вы меня совершенно не затрудните, - честно ответил я. Она подняла голову и с надеждой посмотрела на меня, - Вы не будете для меня обузой. Честно. Правда, - я помедлил чуть-чуть и добавил, - придется поговорить с моим другом, - надежда в её глазах начала угасать, - но я думаю, он не будет против.
- Вы в этом точно уверены, - она повернула голову и искоса посмотрела на меня.
- Абсолютно, - с улыбкой честно ответил я, и она встала со скамейки.
Она попыталась взять свой багаж, но я её опередил. Я подхватил её багаж, повесил его себе на плечо и, сказав: «Идемте!», пошел к Паше, который уже в нетерпении переминался с ноги на ногу. Как я и думал, он оказался не против, узнав всю историю. Все равно в его трехкомнатной квартире никто, кроме него, не жил. Усадив Веронику на заднее сиденье, а сам сев на переднее, я обернулся к ней и сказал:
- Все будет хорошо. Вам удобно?
- Спасибо. Мне удобно, - робко улыбнувшись ответила она, и я, улыбнувшись ей в ответ, развернулся, встретился глазами с Пашей и сказал на незаданный им вопрос:
- Поехали, - я перевел взгляд на дорогу и уже себе сказал: - Все будет хорошо.

С тех пор прошло пять лет. Через год после этих событий мы с Вероникой поженились. Ещё через год у нас родился сын. С помощью Паши я устроился на работу и смог обеспечивать свою новую семью всем необходимым. Моя новая жизнь была наполнена радостью и счастьем. Я наконец снова научился смеяться и улыбаться. Теперь я плакал только от счастья, наблюдая за тем, как растет мой сын. Вероника во всем помогала мне, и её поддержку я чувствовал даже когда был далеко. Все переживания, обиды и страхи прошлого постепенно исчезали из моей памяти.
Я никогда больше не приезжал в Москву. Не хотелось вновь оказываться в тех местах, которые напоминали мне о моей вине. Я никогда не рассказывал Веронике о том, что я тогда видел во сне. Или все-таки в реальности? Я до сих пор не знаю, правда ли все, что произошло, случилось на самом деле ил это была всего лишь игра моего разума. Но единственное я знал точно. Мне никогда не забыть ту ночь в поезде